География Саратовской области

Низовое Поволжье в течение длинного ряда веков жило многообразной исторической жизнью, менявшей свой характер в зависимости от той или иной группировки исторических влияний и взаимоотношений. Но это богатство исторической жизни лишь в незначительной степени и не для всех периодов одинаково отражается в письменных памятниках. Только для эпохи, следующей за освоением Поволжья Московским государством, можно с надеждой на некоторую полноту изучения оперировать опираясь на письменные памятники и документы. Для предшествовавшей эпохи, по длительности своей несравненно большей, чем те три с половиной столетия, которые протекли со времени обоснования русского владычества в пределах средней и нижней Волги, а по своему значению, быть может, гораздо важнейшей и во всяком случае более красочной, если можно употребить такое выражение, памятники письменности очень скудны.

Неясные и часто противоречивые указания писателей классической древности, кое какие упоминания византийских историков, мало еще освещенные критически повествования восточных авторов и редкие и случайные строки русских летописей — вот почти весь багаж, с которым приходится оперировать историку при его попытках воссоздать прошлые судьбы нашего края. Ясно поэтому, какое значение при подобных условиях должны приобрести свидетельства о былом другого порядка, т. е. т. н. памятники внешней культуры, находящиеся в ведении той из вспомогательных исторических дисциплин, которая известна под именем археологии. Масса вопросов, возникающих у исследователя истории Саратовского Поволжья, если и не разрешаются окончательно, то, по крайне мере, становятся на правильный путь к разрешению только при посредстве данных, доставляемых археологией. Обширны задачи археологии в нашем крае и нельзя сказать, чтобы они и до учреждения факультетов гуманитарных наук в Саратове не обращали на себя внимания. Но только с того времени, как здесь возник историко-филологический факультет разрешение этих задач было поставлено вполне научно. Можно с уверенностью сказать, что в дальнейшем, при более благоприятных обстоятельствах, археологическое изучение края пойдет более усиленным темпом и даст еще более блестящие результаты. В зависимости от заселения края в эпоху русского владычества он в этнографическом отношении представляет поразительную пестроту. В некоторых местностях на протяжении одного дня пути приходится встретиться с тремя-четырьмя народностями очень далекими друг от друга, как по этническому составу, так и по месту происхождения. Наряду с господствующей русской народностью мы находим здесь и татарина и немца и мордвина и чувашенина. Самая русская народность имеет здесь представителей всех составляющих ее племен. Можно указать селения, где один порядок «окает», обнаруживая тем северно-великорусское происхождение своих первоначальных засельников, а говор жителей другого порядка не менее очевидно показывает, что предки их пришли к нам из областей, заселенных южной ветвью русского народа. Нет надобности говорить, какой выдающийся интерес имеет такой край для этнографа. Саратовский у-т учел и этот интерес и дело изучения местной этнографии поставлено у нас настолько широко и научно, что нельзя сомневаться в важности для науки тех результатов, которые им будут достигнуты. Этнография, как наука, имеет свои цели и задачи, но выводы ее важны тоже и для историка. Ход заселения нашего края далеко не ясен во всех своих подробностях. Причины такого явления будут указаны подробно впоследствии, когда мы обратимся к детальному изучению данного вопроса. При таком положении, несомненно, часть дефектов может быть исправлена при помощи этнографии и она даст много корректив к изъянам письменных документов. Пока могу только сказать, что по отношению, напр., Хвалынского у. замечается очень удачное совпадение выводов истории и этнографии в вопросе о заселении этой части края.

Было бы странно, если бы при указанной мною тенденции Сарат. у-та, вне влияния ее оказались специалисты историки, входящие в состав у-та. И мы видим, что с момента появления у нас таких специалистов они направляют свое внимание, поскольку это оказывается возможным, и на вопросы, связанные с местной истерией.

Для времени с половины XVIII в местные архивы содержат колоссальный по объему и богатейший по содержанию материал. Трудность обращения с таким материалом отпугивает многих, особенно начинающих работников, от его разработки. Нужны некоторые специальные познания и навыки, чтобы с надеждой на успех пуститься в плавание по этому воистину безбрежному морю.

И здесь наш университет идет навстречу назревшей потребности и учреждением кафедры вспомогательных исторических дисциплин дает возможность подготовить подходящих работников.

Можно бы и еще продолжить наш славный перечень, но достаточно только обратиться к планам преподавания за ряд учебных лет, чтобы убедиться в том, как много Сарат. ун-т уделяет внимания вопросам, связанным с изучением Саратовского края.

Но помимо университета в Саратове имеются и другие организации, поставившие своей задачей изучение края. Между прочим, старейшая из них—Общество Истории, Археологии и Этнографии, как раз посвящает свое преимущественное внимание прошлым судьбам Саратовского Поволжья. Возникает сомнение, уж не слишком ли много посвящается внимания вопросу, по существу своему не заслуживающему такого внимания. Что такое Саратовский край, что такое вообще местная история, чтобы стоило тратить на это время и силы? Может ли такая история, прежде всего, иметь какое-либо значение в уяснении общих исторических процессов? Не является ли она просто забавой любителей, зараженных узким местным патриотизмом?

Для ответа на поставленный вопрос позволим себе привести здесь несколько примеров. В течение некоторого времени русское государство возглавлялось Киевом и поэтому оно за тот период и именуется Киевской Русью. Может ли историк этого периода, желая выявив исторические процессы, поведшие к образованию Руси данной эпохи, ограничиться только фактами, имевшими место с момента, когда Киев стал столицею возникшего государства? Не окажутся ли все его выводы в таком случае висящими в воздухе, не имеющими поп собой прочного научного основания. Конечно, здесь возможен только утвердительный ответ. Для того, чтобы рисуемая им картина исторического процесса Киевской Руси не была только миражем, исчезающим по мере приближения к нему, историк должен подвести под свое здание прочный фундамент, поискать корни тех явлений, которые он разбирает. Само собой разумеется, что такие корни придется искать в той эпохе, когда Киев еще не объединил всех тогдашних русских земель. Т. о., в этом случае областные истории лягут в основу истории общерусской и изучение прошлого какой-нибудь дреговичской или полоцкой области, до того момента, как она вошла в состав русского государства, становится не только правом, а даже обязанностью историка.

Прежде чем объединить под своей властью области, вошедшие потом в состав Московского государства, Москва прожила долгую жизнь в положении одной из таких областей. Можем ли мы уяснить себе вполне историю Московского государства без внимательного изучения исторического процесса, имевшего конечным результатом возвышение Москвы, т.-е. без познания Московской областной истории. Подобных примеров можно привести сколько угодно, но и двух, взятых на удачу, полагаю, достаточно для того, чтобы доказать законность интереса к областным историям. И мы видим, что этот интерес в русской исторической науке был всегда в достаточной степени жив и можно насчитать ряд работ, посвященных истории отдельных областей, княжеств, городов и т. д. Все такие работы в силу сравнительной хронологической или географической ограниченности их тем могут тем самым детальнее и глубже разрабатывать их и, т. о., подготовлять тот фундамент, на котором основывается выявление общерусского исторического процесса. Т. о., интерес к местным историям не только законен, но и необходим.

Такую подсобную роль для уяснения многих вопросов русской исторической жизни должно играть и детальное изучение нашей местной истории—истории Саратовского Поволжья. У нас нужно искать начала или наиболее яркого проявления многих явлений русской истории. И детальное изучение обстановки, в которой эти явления народились, или особенно отчетливо выразились, будет делом, гл. об., местных историков, если не по происхождению, то по направлению научных интересов. Так, до сего времени еще не решен русской исторической наукой вопрос о происхождении и развитии одного, в высшей степени важного и богатого по своим последствиям явления русской жизни. Я говорю про великорусское казачество. Между тем, по крайней мере лично для меня, несомненно, что казачество первоначально зародилось именно в пределах нашего Поволжья и только впоследствии, под влиянием особых условий, должно было уступить место другим формам общежития. И мне думается, что историк казачества не может обойтись без изучения тех условий и причин, которые вызвали сначала у нас на Волге возникновение казачества, а затем повели к его исчезновению здесь. Т.-е., иными словами, ему придется заняться историей низового и среднего Поволжья за определенный период времени, а тем самым стать в ряды местных историков.

Особые условия, сложившиеся в Московском государстве в XVI и XVII в.в., повлекли за собой усиленный отлив населения из внутренних русских областей и интенсивное заселение некоторых его окраин, в том числе и юго-восточной. Колонизационная волна докатилась до нашей окраины в последней четверти XVII столетия и оказалась настолько могучей, что в течении не многих десятилетий, не превышающих среднего предела человеческой жизни, дикое дотоле поле покрылось густой сетью русских и инородческих селений. Едва ли кто станет спорить против утверждения, что для того, чтобы понять во всех подробностях причины, ход и конечные результаты русской колонизации XVI — XVII в.в., необходимо до мелочей проследить эту колонизацию в пределах Саратовского края, т.-е. опять таки обратиться к изучению истории этого края за указанный период.

Казалось бы, что петербургская эпоха русской жизни с ее стремлением к нивеллировке, к уничтожению или подведению под общий уровень всех местных особенностей исключает необходимость областных историй.

В самом деле, приходится ли говорить об особой истории областей, когда вся жизнь их направляется и регулируется из одного центра по одному определенному, для всех одинаковому шаблону? Однако, и это не совсем так. Директивы, даваемые из центра, осуществлялись на местах, как теперь говорится, по-разному и приводили не к однородным, во всяком случае, не всегда одинаковым результатам. И задача местного историка выяснить угол преломления петербургских лучей на местах. Всем известно, конечно, стремление правительства Николая I к насаждению в русском народе казенного православия и искоренению религиозного разномыслия. Создавались особые учреждения в Петербурге, ведавшие дело борьбы с расколом, писались циркуляры, вызывавшие немедленные отписки с мест и т. д. В результате этой деятельности в столичных архивах накопились горы документов. Но тот, кто на основании только этих столичных документов вздумал бы писать историю старообрядчества в эпоху Николая I, впал бы в грубую ошибку. При всей добросовестности в лучшем случае он дал бы лишь картину правительственных мероприятий против религиозных отщепенцев. Подлинная жизнь, напр. старообрядчества, протекала на местах и может быть освещена только местными документами. Да и на местах она складывалась по разному, в зависимости от местных условий, и в Нижегородской, скажем, губ. старообрядчество жило не так, как в Саратовской. Кто же, кроме местных историков может подготовить материал для выявления истории старообрядчества во всей его широте и полноте. По этому поводу разрешу себе привести маленький конкретный пример. В отечественную войну правительство обратилось к дворянству с призывом жертвовать на общее дело борьбы с Наполеоном людьми и деньгами. Такое обращение в форме циркуляра было получено и саратовским дворянством; в положенный канцелярскими порядками срок, в Петербург был отправлен из Саратова ответ, что наше дворянство, ревнуя к престолу и отечеству, с радостью приносит на алтарь его. по стольку-то рекрут и по стольку-то рублей с 1000 душ. Между тем, исследование одного из местных историков показывает, что участие саратовского дворянства в войне 1812 года было подневольным, что собирание рекрут и денег велось принудительным путем, при постоянном стремлении отделаться от этой насильственно навязанной повинности, словом, что готовность к жертвам и патриотическое одушевление существовали только в той официальной бумаге, которая пошла в Питер. Т. о., историк, не опирающийся на местные исследования, а оперирующий только с материалами столичных архивов в уверенности. что в 1812 г. вся Россия была подстрижена по одной питерской мерке, неизбежно даст неверное освещение вопроса.

Мы имеем капитальный труд проф. Писаревского по истории иностранной колонизации в России, труд тем более ценный, что он целиком составлен на основании неопубликованных до того архивных материалов. Значительная часть этого труда посвящена немецкой колонизации в Саратовском крае по тем данным, которые проф. Писаревский нашел в архиве столичного учреждения, ведавшего вызовом и устройством в России колонистов. Документы, легшие в основу труда почтенного ученого, безусловно, конечно, подлинные и оперирует он с ними вполне научно. Тем не менее, даже после беглого просмотра находящегося в Саратове архива конторы иностранных поселенцев я не сомневаюсь, что знакомство с этим делопроизводством во многом заставило бы проф. Писаревского несколько иначе взглянуть на вопрос. Одно дело сочинять в столице проекты и циркуляры,—другое — в какой форме они выльются на местах. В этом случае могу опереться на авторитет проф. Кизепеттера, рецензировавшего труд Г. Г. Писаревского.

Такое крупное явление в жизни России второй пол. XVIII в. как пугачевщина, может быть понята во всех своих деталях лишь после работ на местах, в тех областях где действовал Пугачев или куда дошли отголоски вызванного им движения. И такое изучение — дело местных историков, в частности и саратовских. Для меня нет никакого сомнения, что архивные материалы саратовских архивов при надлежащей их обработке внесут не мало нового и свежего даже в такой, в значительной степени обследованный вопрос, как пугачевщина.

Но если бы мы ограничились лишь тем, что рассматривали бы нашу саратовскую историю только как подсобный материей для уяснения хода общерусского исторического процесса, мы оказались бы повинны в недооценке ее значения. Значение же это во всяком случае гораздо шире и глубже. Не следует забывать, что в пределах среднего и нижнего Поволжья имели место такие исторические явления, которые, с одной стороны, имеют цену сами по себе, а с другой — в значительной мере влияли на ход русской истории, на образование так часто уже упоминавшегося общерусского исторического процесса.

Ведь нельзя забывать, что именно в пределах нашего родного края сложилась и существовала в течение веков одна из сильнейших империалистических держав востока Европы, а именно Хозарское царство, так называемый Хозарский каганат. При благоприятных условиях автор этой книги надеется заняться историей Поволжья за средние века и тогда постарается подробнее выявить ту роль, которую сыграл в свое время Хозарский каганат. Теперь же скажу только, что роль эта вообще далеко не выяснена, а по отношению к нашему государству или не принимается в расчет или преуменьшается. Ведь именно хозары на далеком востоке Европы сделали то, что на другом конце свершил Карл Мартел. Они в течение веков сдерживали яростный натиск воинствующего ислама и не позволяли распространяться арабскому владычеству на север от Каспийского моря. Что касается культурных влияний на соседние с каганатом русские славянские племена, то не следует забывать, что и доселе, напр., мы пользуемся заимствованной у хозар системой веса и наш блаженной памяти серебряный двугривенный, есть прямой потомок того арабского диргема, который являлся xодячей монетой в хозарском царстве. Ни для кого теперь не секрет, что одной из причин, повлиявших на образование русского государства является факт подчинения хозарскому владычеству некоторых из русских племен. Можно идти дальше и доказывать с большой долей вероятности, что объединение и северных племен под властью варяжских князей в конечном счете не обошлось без посредствующего влияния тех же самых хозар. Ясно, что изучение истории Хозарского царства не лишено интереса и может повести к уяснению многих капитальных вопросов, почему и заслуживает, конечно, полного внимания. Но изучая историю хозар, разве мы тем самым не изучаем историю нашего Поволжья за время существования Хозарского царства.

Те бесконечные кочевнические племена, которые в течение долгого ряда веков, непрерывным потоком грозили затопить Европу, все прошли через наши степи. Особенно благоприятные условия приволжских мест задерживали их у нас иногда на много лет. И изучая данное явление, мы неизбежно должны обратиться к уяснению причин, задерживающих кочевников по средней Волге, т. е., опять таки обратиться к изучению прошлого нашего края.

Одна из таких волн, почти последняя по времени своего появления из глубин Азии, особенно прочно оседает на Волге, образовав здесь ту державу, которая известна под именем Золотой Орды. Ее столица—Сарай—делается центром, откуда татарское влияние распространяется на вековую данницу Золотой Орды—русскую землю. Вопрос о значении этого влияния на ход русского исторического процесса может быть оспариваем только в деталях, а не в целом. Татары наложили на нас такую печать, которую мы носим и по сей день и еще долго будем носить. Уж слишком тесно было многовековое сожительство, слишком близки связи с татарщиной, чтобы они могли пройти бесследно для русского народа. Несмотря на все успехи, сделанные исторической наукой, несмотря на обилие документального и археологического материала, растущего с каждым днем, мы до настоящего времени не имеем истории Золотой Орды. Книга немецкого ученого Гаммера-Пургшталя, насколько мне известно, была единственной и к тому же весьма неудачной попыткой в данном направлении. Придет время и мы, конечно, будем иметь работу, отвечающую всем научным требованиям. И такая работа будет опять таки по существу, историей среднего и нижнего Поволжья за XIII—XV вв., т. к. именно на территории Поволжья сложилось ядро татарской державы, в наших пределах находилась столица Золотой Орды, в нашей земле лежат кости тех ханов, перед которыми склонялись во прахе русские князья.

На ряде примеров я пытался показать то значение, которое изучение прошлого нашего края должно иметь для уяснения общерусского исторического процесса, служебное, так сказать, значение местной Саратовской истории. Также из ряда примеров мы видим, что она представляет и самодовлеющий интерес. Но теперь мне хотелось бы указать и на то, что история того края, который мы считаем своей родиной, прошлое этого небольшого клочка земли играло свою роль и в ходе мирового исторического процесса. Для того, чтобы облегчить эту задачу я позволю себе сделать небольшое отступление по вопросу о единстве мирового исторического процесса, о том, что изолированных историй не существует. В доказательство и пояснение я укажу только два примера, уже раньше меня использованные. другими, (Д. Н. Егоров. Империализм. Литогр. курс 1910—И г. г. лекция 1-я), на два факта: опин положительного характера— Греция, другой отрицательного — Россия эпохи Ивана Грозного. Обычно они рассматриваются как явления самобытные, подобных которым мы не наблюдали нигде в другом месте или в другую эпоху. И между тем, при ближайшем исследовании оказывается, что дело обстоит совсем не так. «Возьмем сначала положительный пример— греческую культуру. Всегда указывали и сходились на том, что значение греческой культуры колоссально, что древний мир и мы прежде всего связаны с греками, а не с римлянами тысячью отдельных нитей. Всегда указывали, что Греция оплодотворила всю дальнейшую культуру, а с другой стороны особенно подчеркивали, чго греки — это тип особого народа, с необычайной и нигде в прошлом не встречающейся талантливостью; народ, поставленный в необычайно удачные условия климатические и географические. Что климат здесь благоприятен,— на это уже сами греки обращали внимание. Это климат не располагающий к восточной неге и лени, так как здесь не жарко; или к апатии севера, так как здесь не холодно. Это климат умеренный, который позволяет гармонически развиваться всем особенностям человеческой души, всякой инициативе. Указывали на то, что географическое положение Греции как будто особенно выгодно. Она лежит на пути и перепутье между востоком и западом и невольно является передаточным и узловым пунктом. Море, которое Грецию омывает, -особенное, не разединяющее, а соединяющее и масса островов в море, окружающем Грецию (как выразился один грек), точно жемчужное ожерелье соединяет Грецию с одной стороны с М- Азией, а с другой— с Италией. Словом, здесь все условия сложились необыкновенно выгодно и удачно. С другой стороны—сам народ, необычайно талантливый, в таких условиях климата мог целиком проявить себя. Всегда указывали, что появление этого особенно талантливого народа,—откуда он появился — это вопрос спорный и точно времени его появления мы не знаем,—своего рода чудо. Высокая культура и талантливость это явления чисто греческие, явления самобытные и здесь культура как бы самозародилась. Почти все с этим молча, а иногда и превознося, соглашались, а именно —Греция является историческим феноменом, совершенно исключительным и новым».

«Но вот спрашивается, в самом ли деле Греция, ее громадная культура и то колоссальное влияние, которое эта культура оказывала и оказывает сейчас на нас, являются настолько обособленными и самобытными, имеется ли здесь чудо самозарождающейся культуры? Современная наука может ответить на этот вопрос только отрицательно. Но еще сравнительно недавно мы не могли бы дать такого категорического ответа. Теперь всякие колебания устранены и мы с уверенностью можем сказать: нет! Греки и их культура, как и всякая другая культура какого нибудь северного маленького племени или народа центральной Язии и Африки, выросла на основании той культуры, которая окружала в свое время Грецию и оказала на нее свое действие. Красивые слова и картины тех ученых, которые так превозносили самобытный греческий гений, не могли выдержать критики каких то невзрачных разбитых черепков, остатков расписных сосудов, каких то заржавленных обломков металлов, которые заступ археолога извлекает из недр земли. В течение многих десятилетий продолжалась как будто грязная, но на самом деле неоценимая и важная работа; и только в последнее время обрисовались новые, поражающие наше воображение, картины. Перед нами из-за непроницаемей до того завесы открывается новый мир, который должен привести к пониманию Греции, того, как сложилась греческая культура. Теперь можно прямо указывать на источник тех или иных культурных позаимствований, сделанных Грецией. Но все позаимствования Греция так или иначе переработала: она переработала чужую культуру также, как это делает и всякий другой народ. Этот новый мир, который открылся на нашей памяти, принадлежит эпохе, предшествующей исторической Греции, той, которую мы привыкли называть Микенской. Мы вправе сказать теперь, что Микенская эпоха есть ученический период Греции. Пока трудно с положительностью сказать, сами ли греки являются носителями этой микенской культуры, или они появились уже после, когда эта культура уже сложилась и как изголодавшиеся ученики с готовностью целиком восприняли ее; но важно то, что вся греческая культура не местная, она не самозародилась, она вся перенята у соседей, более культурных и более старых в культурном отношении: она вся восточного происхождения. Итак, только что приведенный «положитепьный» пример— Греции — как мы видим отпадает. Греция и греки представляют полную аналогию со всеми другими народами: новыми и старыми, крупными и малыми».

Перейдем теперь к другому примеру обособленности, на этот раз уже отрицательного характера, к Московскому государству XVI ст. Московское государство того времени—это далекая европейская окраина, с чрезвычайно невыгодными географическими и климатическими условиями.

Западно-европейские географы долго колебались в вопросе, составляет ли оно часть Европы или это азиатский клин, попавший в Европу и до Петра I бывший отрезанным от нее ломтем. Историю Московского государства с точки зрения заграницы можно было не изучать, так как она не содержит общеевропейских элементов, является местной историей. Но в последнее время эта точка зрения колеблется и удержать ее нельзя. Европейский интерес к русским делам начинали раньше с Петра I, потом стали углублять его и начинать с Алексея Михайловича, указывая, что уже у него есть те самые проявления, которые наблюдаются при Петре и которые он осуществил в течение своей жизни. Но и на этом западно-европейские историки не остановились. Указывали дальше, что уже Иван Грозный и его эпоха — это прототип эпохи Петра I. Указывали на то, что борьба Грозного со шведами в сущности таже самая борьба за путь к Балтийскому морю, которую мы наблюдаем при Петре Великой Указывали на то, что завязывание сношений с Англией есть ни что иное, как та же задача, которую преследовал и Петр с его поездками в Европу, кораблестроением и т. д., что все это миниатюра непосредственных прямых сношений с Западной Европой, к которым стремился и осуществил Великий Петр. Таким образом в определении момента, когда кончается якобы азиатский период русской истории, земечается сильное колебание. Хронологические границы передвинулись на 150 лет, а где есть колебание, там кроется какая то ошибка, на которой приходится остановиться.

«Но прежде всего приходится сказать несколько слов о стремлении Грозного к морю, о завязывании дипломатических и экономических сношений с Англией и, наконец, о стремлении его не только на 3-, но и на В; о взятии Казани и Астрахани, о покорении Сибири, в чем можно также видеть аналогию с Петром. Ведь и Петр интересовался нашими сношениями с Китаем и Персией не менее, чем связью Западом. Можно сказать, что стремление Грозного на Запад и на Восток должно быть поставлено в общеевропейские рамки. Пока эти явления не достаточно оцениваются именно потому, что их ставят и рассматривают только с точки зрения местной русской истории. Спрашивается, можно ли движение к морю —с одной стороны и стремление на Восток—с другой—вдвинуть в общеевропейские рамки и сказать, что таково было направление интересов тогдашней 3. Европы. Или м. б. это было случайное явление, м. б. Ермак просто шел в сторону наименьшего сопротивления, а вовсе не подчиняясь требованиям эпохи; пошел в Сибирь, сражался с различными полчищами, покорял их и завоевал, но совершенно не понимая насколько это завоевание значительно? Есть ли в этом движении какая нибудь внутренняя целесообразность, которую можно проследить не только здесь, но и на Западе, или это есть сцепление целого ряда случайностей? Поэтому в нескольких словах приходится сказать какой громадный переворот произошел в Европе в это время.

Мы знаем, что вплоть до XV в. все торговые сношения иинтересы были сосредоточены вокруг Средиземного моря, внутреннего моря между Яфрикой, Язией и Европой. Наибольшим интересом здесь пользовалась торговля с Востоком, с Индией и с Китаем. К торговому обмену по средиземному морю Европа привыкала сотни и тысячи лет; поэтому фактом колоссальной важности следует считать и считалось то, что в известный момент — приблизительно от начала до половины XVI ст. этот старый и всем привычный путь засаривается. Появляется новая Турецкая империя, которая долгое время отказывается от какого бы то ни было посредничества между Европой и Азией, врезывается клином и перерезывает экономическую жизнь Европы пополам.

Долгое время такие торговые итальянские республики, как Генуя и Венеция, целым рядом удачных шагов, а иногда путем постыдных уступок, добиваются того, что по временам Турция открывает им как бы лазейку, чтобы по прежнему они могли торговать по этому старому и выгодному пути, но все-таки торговля идет не прежним путем. Чувствуется постепенное замирание старого пути и мало по малу надвигается новая идея о возможности достигнуть того, что потеряно, каким нибудь окольным способом.

Происходит то, что называется открытием морского пути в Индию, затем в непосредственной связи идет открытие Америки со всеми, вытекающими отсюда последствиями. Какие результаты в торговой и экономической сфере влечет за собою этот новый, небывалый в истории путь. Он ведет к тому, что прежние торговые и распределительные центры должны уступить место новым. На место Венеции, Генуи, юга Франции и т. д. выступают страны и города, которые приняли участие в открытии этих новых торговых путей. Торговля с Средиземного моря перемещается на Атлантический океан к берегам Испании, Англии, Голландии. Сюда же перемещаются экономические и торговые центры тогдашней жизни. Все старые комбинации непреодолимо должны рушиться, должна пасть мощь целого ряда торговых городов, как Венеция и Генуя, и ряда торговых и экономически сложившихся организаций, которые укоренились на прежнем старом пути. Таких организаций в средние века было не мало, но можно для нашего примера указать на могущественный Ганзейский союз, который был силен не только старой дорогой, но и тем, что все, что привозилось с Востока в Венецию и Геную, он в разнос распространял по Европе, особенно по северной части ее. Он был гораздо сильнее какого либо северного государства своею внутренней сплоченностью и теми колоссальными капиталами, которыми он ворочал. Вследствие того, что старая дорога засорилась, дела Ганзы пришли в упадок. Одна за другой его конторы стали закрываться. И вот характерно, что Иван III, значит еще дед Грозного, как будто бы от себя закрывает и уничтожает ганзейский двор в Новгороде. Обычно это приписывается нерасположению Ивана III к Новгородской вольнице. Но новгородские порядки — сами по себе, а Ганзейский двор в Новгороде — сам по себе. В действительности дело объясняется тем, что ганзейский двор начал давать слишком мало доходу, чтобы им можно было компенсировать хлопоты, причиняемые его существованием Новгороду и государству, гл. обр., хлопоты международные. Уменьшение доходов было следствием падения Ганзы, а последнее было результатом упадка старого торгового пути по Средиземному морю. И вот перед нами открывается любопытный факт: в далекой Московии, в Новгороде, открытие новых путей и перенесение эконо-мического центра с Средиз. моря на Атлант, ок. учитывается немедленно. Иван III сейчас же ставит вопрос, что делать с этим падающим ганзейским союзом? Он не выгоден и московский великий князь прекращает с ним всякие дела. Его внук — Грозный—делает шаг дальше и опять в уровень с европейскими событиями.

Сейчас же после открытий, сделанных мореходами Испании и Португалии, с перемещением экономического центра на побережья Атлантического океана, начинается упорная борьба между Испанией и Англией. Эта борьба оканчивается поражением Испании и гибелью великой армады в 1588 году. Но в течение 30 лет идет борьба не на жизнь, а на смерть, пока решается вопрос, явится ли Испания монополистом на море и будет ли вместе с тем океан закрытым морем, или и другие народы будут пользоваться теми выгодами, которыми одно время были наделены Испания и маленькая Португалия. Спрашивается по этому, случайно ли выбор Грозного пал на Англию? Мы знаем, что в то время в Архангельск заходили не только английские корабли, но и голландские. Но время Голландии еще впереди; только Петр I будет увлекаться Голландией, как ею увлекалась тогда Европа. В эпоху же Грозного производит впечатление борьба Англии за преобладание—Англия побеждает и это, повидимому, отражается и на данном факте. Грозный вступает в торговые сношения не с Испанией или Голландией, а с Англией. Он идет темпом европейской жизни.

Даже такое явление, как покорение далекой Сибири, не только можно, но и должно вдвинуть в рамки общеевропейской истории. Дело в том, что когда Англия и Испания вели свой 30-ти летний спор и весы колебались то в ту, то в другую сторону, начинаются поиски новых путей соединения Европы с далекой Азией, и не только с Индией, но также и с Китаем — несметно богатым по тогдашним представлениям — стремились найти северный путь, ведущий на запад, т.-е. думали, что удастся найти пролив в материке С. Америки. И географическая номенклатура до сих пор сохраняет имена этих открывателей—Девиса, Баффина, Гудсона и т. д.; стремятся найти путь и в противоположном направлении: по северу на восток по Ледовитому океану вокруг Азии. Все эти попытки как раз современны Грозному и , мы будем еще иметь случай подробнее остановиться на них для уяснения вопроса о том, как они в конце-концов отразились и на истории нашего Поволжья. Итак, Европа стремится на восток, тоже самое делает и Грозный. Казань и Астрахань являются неудобными соседями, между прочим, и в торговом отношении. Они вредят торговым сношениям, также как и многочисленные мелкие сибирские князьки, загораживающие торговую дорогу в далекий Китай.

Чтобы очистить последний путь выдвигаются особые посты, которые направляют все глубже и глубже в Сибирь. Идея завоевания Сибири зародилась еще до Ермака; еще раньше составляли проект завоевания Сибири. Мы знаем, что еще в 1498 году русские появляются в Сибири в качестве колонистов и все более и более продвигаются вперед по долине Оби, т.-е., почти за целое столетие до официального покорения Сибири.

Это движение на восток идет в унисон с стремлением общеевропейским, как и ряд других фактов из эпохи царствования Ивана Грозного. Многое будет для нас ясней, если отрешиться от мысли, что русская история того времени, была историей только «самой по себе». Северная Европа — есть часть Европы и ее история есть только часть общеевропейской.

Характерна еще особенность, доказывающая, что Ермак идет не только под давлением собственного влечения к завоеваниям, но и под влиянием общеевропейского настроения в пользу отыскания новых путей на восток. Ермак идет по совершенно определенному пути, по старой торговой дороге, настолько старой, что мы можем проследить ее вполне до VIII века нашей эры, значит, на протяжении 7—8 столетий. Это очень любопытно: Ермак идет не наугад, а по проторенному пути, который, по обстоятельствам для нас неясным, был оставлен и заменен новыми и лучшими, вероятно, теми южными путями, которые в XVI ст. были окончательно перерезаны турками.

Из этих двух примеров—Греции и Московского государства мы видим, что нет в мире такого исторического народа, который имеет свою собственную историю, который начинает свою историю и культуру, а не получает ее извне, который живет только своей собственной жизнью. Он должен подчиняться тем требованиям и проявлениям, которые данная историческая эпоха выдвигает для всех его соседей.

В заключение позволю себе указать еще на один пример того, как далеко простираются исторические нити, связывающие в одну ткань жизнь всех народов. В последнем печатном труде покойного уже теперь акад. Я. Д. Шахматова (Древнейшие судьбы русского народа) приводятся очень веские соображения в пользу того, что распределение славянских племен на русской территории к X в. сложилось в зависимости от распадения аварского царства. В этом случае разгром аваров Карлом В. и его преемниками немедленно и неизбежно повлек за собой движение кривичей к верховьям Оки и Волги, хотя, конечно, ни одному кривичу не приходило в голову, что он двигается под влиянием повелительной необходимости, вытекающей из военных успехов совершенно неизвестного ему франкского короля.

Связь событий, совершавшихся в нашем Саратовском Поволжье с общеевропейской историей может быть прослежена до времен глубочайшей древности и вытекает эта связь из географического положения, занимаемого краем. По этому поводу позволю себе привести несколько выдержек из недавно опубликованного труда одного из наиболее выдающихся исследователей прошлых судеб юга России (М. И. Ростовцев. Элиннство и Иранство на юге России). Степи юга России, говорит он, широко раскинувшиеся от Дуная и вплоть до предгорий Урала, к северу от Черного моря, Кавказа и Каспийского моря, сыграли в культурно-историческом развитии человечества не маловажную роль. Строение местности и географическое положение в значительной степени предопределили эту роль. Степи юга России, частью богато поросшие травой, частью покрытые лесами и перелесками, особенно по многочисленным, типичным для юга России, балкам и оврагам, доходят до самых берегов Черного моря. Северное побережье Черного моря, за исключением южного берега Крымского полуострова, и все побережье Азовского моря сплошь степные. Тесно связанная с морем южнорусская степь перерезана рядом могучих рек, каждая с широкоразвитою системою притоков: Днестр, Буг, Днепр, Дон, наконец, Волга и Урал. Между Черным (с Азовским) и Каспийским морями степи подходят к Кавказскому горному хребту; на западе они тесно связываются с могучим Дунаем и его бассейном; на востоке сближаются с предгориями Урала и сливаются с прикаспийскими, приаральскими и южно-сибирскими степями; на севере они составляют одно неразрывное целое со всей центральной и северной Россией.

Этим область южнорусских степей поставлена была в ближайшую связь с рядом важнейших центров культурного развития древнего мира. Она была, прежде всего, естественным продолжением могучего иранского культурного мира, определяющего собой культурную физиономию прикаспийской и приараль-ской Азии и тесно связанного с культурным миром Месопотамии.

Через Кавказ южнорусские степи находились в ближайшем и теснейшем общении с творческой культурой и государственностью М. Азии и Закавказья, создавшей последовательно ряд мощных мировых держав: Митанни на востоке и Хетское царство на западе, позднее (в IX—VIII в.в. до Р. X.) закавказское Урарту, Халдское или Ванское царство с центром у Ванского озера. Здесь родилась и упрочилась своеобразная и самостоятельная цивилизация, определившая на долгий ряд веков культурное будущее малоазийского мира.

Эти области в науке принято обозначать именем алародийских, автором которого является Геродот, или по новейшей, созданной в России терминологии, библейским именем яфетических. Как показывают новейшие лингвистические открытия, алародийцы или яфетиды более близко связаны, может быть, с арийцами Западной Европы — кельтами и италиками, чем это мы предполагали до сих пор.

С этим миром, имевшим огромное значение в истории нашего юга, южнорусские степи соединяло и Черное море; южное ere побережье, заселенное сплошь племенами алародийской ветви, стоит в неразрывной рвязи с глубоко вдвинутым в Черное море Крымом, главным образом, с его гористым южным берегом. Превосходные гавани южного побережья Крыма всегда были, и не могли не быть, широко открытыми воротами для культурных влияний, шедших из таких же прекрасных гаваней южного л побережья Черного моря: Трапезунта, Гераклеи, Синопя, Лмиса. Крым же, с своей сгороны, является южным, выдвинутым в море форпостом южнорусских степей.

Не менее прочны и неизбежны были, однако, связи южнорусских степей с западом. Если на востоке южнорусские степи неотделимы от степей западной Азии, то на западе они доходят до берегов Дуная и его притоков и этим ставятся в тесную и неразрывную связь со всем югом средней Европы и сечером Балканского полуострова, т.-е. со всей той европейской так называемой доисторической культурой, самостоятельность и высоту достижений которой ярко доказали новейшие работы по доисторической археологии Европы.

Ближайшим образом юг России соединен как раз с тою частью западной Европы, которая дала в области доисторического творчества наибольшее количество оригинальных и творческих достижений, со сферой распространения так называемой керамики спирали и меандра, определяющей собою наиболее пышный расцвет ново-каменного и медно-каменного века в западной Европе. Эта связь с средней Европой косвенно соединяет южнорусские степи и с греко-латинским миром, постольку, поскольку Дунай и его притоки доходят своими верховьями почти до берегов Адриатики и Эгейского моря.

Не этот путь, однако, привел степи юга России в ту ближайшую связь с эллинским миром, которая, как и связь с востоком, положила свою печать на культурную физиономию юга России. Этой тесной, многовековой и неразрывной связью южнорусские степи обязаны были Черному морю, берега которого, по существу, составляют продолжение средиземноморского побережья как азиатского, так и европейского. Естественные каналы—Дарданеллы и Босфор — и ласкающее Мраморное море были широкооткрытой дорогой из Средиземного в Черное море, давая приют мореплавателям в ряде превосходных гаваней, цепь которых продолжается затем и по всему северному и южному побережью Черного моря, на юге ряд превосходных горных бухт, на севере—устья больших рек и ряд единственных в свеем роде гаваней Крыма.

В силу всех вышеуказанных связей и в силу своей структуры степи юга России объединили в себе все названные выше, определяющие мировое развитие, культурные струи, взаимодействие которых создало тот культурный облик степей юга России, который открывается перед внимательным исследователем. Самостоятельным и творческим центром культурного развития южно-русские степи сделаться не могли. Слишком широко открыта была дорога по этой широкой равнине для передвижения крупных масс населения с востока на запад и с запада на восток, чтобы возможно было здесь устойчивое, длительное и самостоятельное развитие, Степи с их раскошными травами всегда манили к себе конных кочевников, движения которых с востока на запад не могли задержать даже могучие реки, зимою покрывающиеся льдом. Между тем, с севера и с юга движению в эти стороны были поставлены непреодолимые преграды: — с юга — моря и Кавказ, с севера — леса и болота центральной России. Создавался как бы широкий степной коридор, связывавший Азию и Европу.

Но сам по себе этот коридор давал такие преимущества поселенцам, которые заставляли движущиеся массы подолгу задерживаться в нем и употреблять все усилия, чтобы удержать и укрепить его за собою. Роскошные пастбища, легко превращавшиеся в тучные поля и нивы, достаточное количество леса для построек и топлива, могучие, легко судоходные, тихие реки, необычайно богатые рыбой и связанные с морем, легкое получение металлов из соседнего Кавказа и Урала, огромный запас пушнины, сплавлявшейся по рекам из средней России и обеспечивавший от лютых подчас морозов,—все это привязывало поселенцев к этой благословенной стране и заставляло их пытаться создавать здесь сильные государственные образования.

Обеспечить их прочность было, однако, не легко. Естественных, легко защищаемых границ ни на востоке, ни на западе не было. Удержать сильное движение сплоченных масс было поэтому делом трудным, а подчас и неисполнимым, особенно если приходилось бороться на два фронта. На юге море, незнакомое и чуждое степнякам—кочевникам, давало возможность развиваться крепким и богатым городским поселениям пришлых эллинов. Завоевательное движение на север конным степнякам было не под силу, а между тем, реки открывали широкую дорогу северянам для движения на юг, к берегам южного моря.

В силу всех этих причин государственные образования в степях юга России, регулярно появляющиеся и существующие иногда по нескольку столетий, не могли быть прочны, тем более, что у них не было и естественного центра. Но они от времени до времени могли сплачиваться и утверждаться и в эти промежутки создавать очаги оригинальной и интересной культуры, где, по необходимости, смешивались культурные достижения востока, юга и запада.

Эта смешанная, богатая культура этап за этапом шла на север по великим водным путям и здесь оплодотворяла местные начатки культурной жизни, сочетаясь со встречными течениями, шедшими с севера и, гл обр., с северо-запада. Этот не прекращающийся поток для истории русской культуры есть явление первостепенной важности, определяющее собою культурное развитие России и делающее истории степей юга России составной частью истории России вообще, без которой история России нами никогда понята и оценена не будет.

Но этим роль степей юга России не исчерпывается. Одно за другим культурные государственные образования южных степей России под напором могучих вопн, движущихся с востока народных масс проталкиваются все далее и далее на запад и здесь вливаются в море средне-европейской культуры, насыщая ее новыми и творческими элементами.

Этим культурная история южно-русских степей входит в историю культуры З. Европы и требует к себе самого пристального внимания. Без ее изучения многое в истории З. Европы останется навсегда загадочным и непонятным.

Все сказанное относится вообще к степям юга России и по отношению к нашему краю не всегда может быть прослежено с полной отчетливостью и полнотой. В особенности следует это заметить по отношению к древнейшей эпохе. Зависит это, однако, не от того, чтобы нижнее и среднее Поволжье в данном отношении представляло собою какое-то особое, отличное от всего юга России явление. Конечно, и наша область имеет свои особенности как в структуре, так и в географическом положении, влиявшие на культурную жизнь этой части обширной степной области. Но все такие особенности лишь накладывали некоторый своеобразный отпечаток на одинаковую в общем историческую физиономию. Трудность выявления культурных взаимоотношений для нашего края в древнейшую эпоху зависит исключительно от состояния наших познаний в этой области, вытекающего в свою очередь от состояния источников познания.

Слишком еще мало имеем мы в своем распоряжении памятников материальной культуры для познания того, кто, как и под какими воздействиями обитал в наших местах в древнейшую эпоху заселения их человеком. Но такое явление только временное: археологическое обследование Саратовского края на вполне научных основаниях еще едва начинается и не только каждый год, но даже каждый день и час могут принести нам неожиданные открытия в этой области. Однако и гого немного-го, что уже имеется в нашем распоряжении, достаточно для обоснования полной вероятности, если не прямых сношений, то. по крайней мере, культурных отражений, связующих культуру нашего Поволжья в древнейшую эпоху с востоком. Месопотамией, греко-римским миром и западом Европы. Для подтверждения этого достаточно привести на память лишь некоторые предметы, хранящиеся, напр., в местном археологическом музее, или некоторые факты из недавних археологических раскопок и разведок. Так, напр., в музее Саратовского О-ва И. Л. и Э имеются клиновидные медные топорики, по типу своему весьма близкие к тем, какие находятся в Вавилонии. Здесь на месте они изготовлены быть не могли уже хотя бы потому, что никаких металлов, в том числе и меди, в наших местах не имеется. Т. о., мы имеем здесь пело с привозным товаром. Я не хочу этим сказать, что указанные топорики пришли сюда прямо из Месопотамии, но во всяком случае какая-то связь, прямая или косвенная, существовала между Поволжьем и далекой Вавилонией еще задолго цо нашей эры. А где существовала связь, там, тем самым, мы должны считаться и с культурными влияниями. Для несколько позднейшей эпохи гораздо ощутительнее связь с более близким для нас Закавказьем и попадающиеся на территории Саратозского края в значительном количестве уродливые, литые из мепи, изображения человечков, несомненно или происходят из стран, лежащих за Кавказским хребтом, или, если и создались здесь на месте, то несомненно под сильным влиянием процветавшей в Закавказье культуры.

Находки поделок из таких горных пород, нахождение которых возможно только в глубинах восточной Дзии, опять таки с очевидностью указывает на существование каких-то взаимоотношений нашего края с далеким востоком.

Раскопки 1920 года, а также и более ранние обследования, произведенные на городище близ с. Терновки Камышинского у., дали намеки на то, что нашему краю не чужды те площадки, которые в Киевском Триполье дали такую массу находок, характерных для культуры спирали и меандра, и которая по месту первоначального открытия следов ее в России носит название трипольской. Если дальнейшие находки подтвердят предположе-ния наших археологов, то мы будем иметь в своих руках несомненные доказательства того, что западно-европейские культурные отражения эпохи новокаменного века ощущались и на самом крайнем востоке европейского материка. Не следует забывать и о наличии находок, носящих несомненно Готский характер. Связь Саратовского Поволжья с греко-римским миром доказывается такой массой находок всякого рода, что в длительном и довольно прочном существовании ее не может быть никаких сомнений. В местном музее хранятся греческие торговые Пломбы, найденные на городище близ п. Дубовки. По определению такого специалиста в греческой эпиграфике, каковым является академик Латышев, они относятся к VI в. до Р. Хр. Монеты различных черноморских греческих колоний вовсе не редкость на территории нашего края. Также обычны находки и римских монет 1—III в. по Р.Х. Что эти сношения влекли за собой известное воздействие на культурную жизнь населяющих наши степи народностей доказывают те бытовые остатки, которые добыты, напр., из раскопок по р. Латрыку, на границах Саратовского и Аткарского у.у. Леюм 1920 г. при раскопках одного кургана по р. Еруслану недалеко от села (теперь города) Ровного при одном из погребений было обнаружено несколько скарабеев. По предварительному обследованию проф. Баллода скарабеи относятся к римской эпохе и эта маленькая подробность дает лишний штрих в подтверждение указанной мною интенсивности сношений Поволжья с областями, имевшими римскую культуру.

Еще большее количество всякого рода находок можно привести в подтверждение того положения, что Саратовское Поволжье некогда целиком входило в сферу влияния скифской державы, если только не составляло одну из провинций этого обширного и могущественного государства. Типичные для скифов бронзовые стрелки тысячами извлекаются из песков Камышинского уезда; столь характерные медные котлы, форму которых невозможно смешать ни с какой другой, прямые мечи, удила особого вида и т. д., так обычны в нашем крае, что нет, кажется, ни одного, даже самого маленького, собрания древностей, где бы мы не встретили таких предметов. Конечно, центр скифской культуры и державы находился далеко на запад от Велги. но влияние ее у нас так очевидно, что его не приходится доказывать.

В своем затянувшемся обзоре я привел не мало фактов, показывающих, что Саратовское Поволжье лежало на пути куль-турных и народных движений, шедших с востока на запад и в обратном направлении. Весьма естественно, что проторенными в течение тысячелетий дорогами человечество начало пользоваться и дая целей торговых. Лично я не сомневаюсь, что торговые пути, идущие в широтном направлении, пересекали наше Поволжье с незапамятных времен. Но слишком еще мало документальных данных можно пока привести в подтверждение подобного утверждения и приходится ограничиться пока лишь одними намеками, доставленными в наше распоряжение немногими находками и случайными историческими свидетельствами. Я только что говорил о находке близ посада Дубовки свинцовых греческих пломб VI в. до Р. Хр. Сами по себе эти вещицы так неказисты и малоценны, что не могли быть предметом чьего-нибудь желания и единственное, поэтому, возможное объяснение их нахождения в пределах нашего края заключается в том, что они попали сюда лишь вместе с теми товарными тюками, которые этими пломбами скреплялись. Если это так, то уже за шесть веков до нашей эры существовали какие-то торговые сношения между черноморскими греческими колониями и нашей Волгой. Путь, которым зашли к нам пломбы, в данном случае намечается вполне естественно: от Воспора или Танаиса, как наиболее близких к Поволжью греческих колоний, Доном до Переволоки и затем сухим путем на Волгу. Для данной эпохи дальнейший путь не ясен, но если принять во внимание сравнительную многочисленность находок греческих колониальных и римских императорских монет раннего периода в наших заволжских степях, то позволительно догадываться, что древняя торговая дорога могла направляться от низовьев Волги степью к Уралу. Этот путь под влиянием тех или иных политических комбинаций по временам засаривался, но никогда ле забывался и средние века, унаследовавшие торговые дороги древности, унаследовали, между прочим, и его. В VI ст. византийские императоры, в поисках обходных путей помимо враждебной Персии, вспомнили и о старом пути через приволжские места на восток и в течение нескольких десятков лет пользовались им для сношений с возникшей в глубине Азии турецкой державой, добывая из далекого Китая драгоценный в то время шелк.

Дорога через волжские низовья на восток более популярной становится к концу средних веков (б. м-, такое впечатление получается и от обилия документов для данной эпохи) и итальянские, вообще средиземноморские торговцы, пользовались ею долго и охотно.

Помимо только что указанного пути с запада на восток в пределах нашего края пролегал и еще один старый и торный путь— с юга на север, т. е. в меридиональном направлении. Путь этот шел по течению р. Волги, и теперь еще являющейся одной из самых удобных дорог для грузов, следующих в меридиональном направлении. Трудно думать, чтобы спокойное течении красавицы Волги не было использовано для торговоэкономических целей с самых первых времен поселения на ней человека. Отвергая это, мы лишаем себя единственно возможного объяснения тех взаимоотношений, которые в культурном отношении наблюдаются с глубочайшей древности между областями, расположенными по Волге и ее притокам. Зато тем яснее торговое значение волжского пути для средних веков. Шведский ученый Арне рядом неопровержимых фактов с большой убедительностью доказал, что норманны для своих сношений с востоком использовали течение Волги гораздо раньше, чем вошел в употребление знаменитый путь из варяг в греки. По крайней мере с 800 г. Волга сделалась нитью, соединяющей прикаспийские страны с северозападом Европы. Это значение ее особенно возросло с конца XVI в. и не утрачено ею до наших дней.

Т. о-, наш край лежит на пересечении двух древнейших путей: одного из южной Европы в ср. Азию и другого —из северо-западной Европы в Персию и окружающие ее страны. Это положение определяет роль Саратовского края и его исторические судьбы на протяжении целого ряда веков. Это же положение связывает его судьбу непосредственно с историческими судьбами тех европейских стран, жизненные интересы которых затрагивались путями, проходящими по краю. Другими словами: история нашего родного края тем самым входит и в общеевропейскую историю.

Автор: admin Категория: История